Z – значит Захария - Роберт О`Брайен

Но сейчас я раздумываю: а может, надеть платье? Допустим, это действительно спасательный отряд, официальная группа для чего-то такого? Ладно – думаю, я успею пробраться в дом и переодеться. У меня осталась пара отличных слаксов, все другие износились. Но платья я не надевала с самой войны. И потом, на дерево в юбке лезть труднее. Да, поступлю компромиссно: надену хорошие слаксы.

24 мая

Это мужчина, всего один.

Утром все пошло по плану. Я надела слаксы, взяла свою двадцатидвушку и бинокль. Забралась на дерево – и увидела его на дороге. Как он выглядит, толком не разглядела – на нем какой-то зеленоватый костюм, вроде пластиковый. Он закрывает даже голову, на лице – стеклянная маска. Похоже на гидрокостюм, только свободнее и более громоздкий. Как и у аквалангиста, за спиной баллон с воздухом. Одно могу сказать точно: это мужчина, хотя я и не видела его лица – просто по росту и по походке.

Теперь понятно, почему он идет так медленно: у него тележка размером с большой чемодан на двух велосипедных колесах, покрытая тем же зеленым пластиком. Тяжелая: затаскивая ее на холм Бёрден, он останавливался отдыхать каждые несколько минут. До вершины ему еще около мили.

Мне надо решить, что делать.

Три

По-прежнему 24 мая

Сейчас ночь.

Он в моем доме.

Или, возможно, не прямо в нем, но около, в маленькой пластиковой палатке. Не могу точно сказать: слишком темно, не видно. Я смотрю из пещеры, а костер, который он развел в нашем дворе из моих дров, прогорел.

Мужчина перевалил через холм Бёрден сегодня во второй половине дня. Я вернулась к наблюдениям, перекусив и переодевшись обратно в джинсы. Решила пока не показываться ему на глаза – передумать всегда успею.

Я все гадала, что же он будет делать, когда достигнет вершины. Он, наверное, был не совсем уверен, что подходит к месту, где сохранилась жизнь. Как я уже говорила, с перевала на хребте видно зелень, но не очень хорошо – издалека. А, может быть, он уже не раз так обманывался, может, и сегодня думал, что это мираж.

Когда дорога взбирается на вершину холма, она некоторое время идет по ровному месту – ярдов сто, пока не начинает спускаться в долину. Пройдя половину этого отрезка, можно увидеть сразу все: реку, дом с сараем, деревья, пастбище – все. Для меня это было самой красивой картиной, когда я куда-то уезжала, наверное, потому, что каждый раз я видела ее, возвращаясь домой. Сейчас, весной, эта картина написана молодой зеленью.

Дойдя до вершины, незнакомец замер. Выпустил ручки тележки и просто стоял и смотрел, наверное, целую минуту. Потом побежал по дороге вперед, неуклюже размахивая руками в пластиковом костюме, подбежал к дереву на обочине, притянул ветку и, сорвав несколько листьев, рассматривал их, поднося вплотную к стеклянной маске. Не иначе, проверял: «Они настоящие?»

Я наблюдала за ним с лесной тропинки примерно на полпути к вершине холма, с ружьем за спиной. Не зная, насколько хорошо он слышит в маске, я не шевелилась и не издавала ни звука.

Внезапно он потянулся к маске, к застежкам на шее, словно собирался снять ее. Я глядела во все глаза: наконец-то смогу увидеть его лицо, но он вдруг замер и побежал обратно к тележке. Отщелкнув пластиковое покрытие с одного конца чемодана, он приподнял его, залез внутрь и вытащил стеклянную штуку – трубку с металлическим прутом, похожую на большой градусник. На нем была какая-то шкала – я не могла точно определить из своего укрытия, но он поднял ее к маске и медленно поворачивал, не отрывая взгляда. Потом пошел обратно к дереву, глядя на прут, прижал его к асфальту, потом поднял в воздух. И снова вернулся к тележке.

Он вынул другой прибор, похожий на первый, только больше, и достал черный наушник со свисающим проводком. Вставив провод в прибор, человек засунул наушник под маску. Я знала, что он делает: проверяет один прибор другим. Понимала я и что это: читала про них, хотя и никогда не видела, – счетчики Гейгера для определения радиации. Он спускался по дороге – на сей раз долго, около полумили, глядя на один прибор и слушая другой.

А потом снял маску и закричал.

Это так меня напугало, что я подпрыгнула и побежала. Потом остановилась – он кричал не на меня, это был вопль радости: долгое «Хе-э-эй», как на футбольном матче. К счастью, он не заметил движения в кустах. Крик эхом разнесся по долине, а я стояла совершенно неподвижно, только сердце продолжало сильно-сильно биться. Как же давно я не слышала никакого голоса, кроме собственного, когда изредка пела.

Услышав тишину в ответ, он сложил руки рупором и крикнул снова, очень громко:

– Есть кто-нибудь?

Снова эхо. Когда оно отзвучало, неожиданно стало гораздо тише, чем было раньше. К тишине так привыкаешь, что перестаешь ее замечать. Но его голос был приятным, звучным. На мгновение я даже передумала: на меня внезапно накатило нестерпимое желание сбежать вниз, продравшись сквозь заросли, и закричать: «Я здесь!» Мне хотелось плакать и гладить его лицо. Но я вовремя спохватилась и замерла. Глядя в бинокль, я видела, как он повернулся и пошел к повозке, а его маска болталась сзади, словно капюшон.

У него борода, длинные темные волосы, но больше всего мне бросилось в глаза, какой он бледный. Я привыкла к собственному загару, а он похож на фотографии шахтеров, целый день работающих под землей. Его лицо, насколько я разглядела, узкое и длинное, с довольно большим носом. Длинные волосы, борода и белая кожа придают ему немного страшный, но и – надо признать – довольно романтический вид. И не очень здоровый.

Он вернулся к тележке, часто оглядываясь через плечо на мой дом. Полагаю, думал, что кто-то может быть там, просто не услышал его издалека. Верно: от вершины холма до дома почти миля. Человек убрал один счетчик в чемодан, а затем неожиданно достал ружье и положил сверху, чтобы было под рукой. Второй счетчик – тот, что с наушником, – оставил. Наконец, взялся за ручки тележки и начал спускаться, поставив на крутом склоне тележку впереди себя, чтобы она тянула его вниз. Через каждые футов пятьдесят он поворачивал тележку боком, останавливался и слушал счетчик. И еще два раза кричал.

Двигаясь так медленно, он только к пяти вечера (по моим часам) достиг подножия холма и только в сумерках – моего дома. Я прошла лесной тропинкой к пещере, где сижу и сейчас, и наблюдала за ним в бинокль.

Добравшись до дома, он поставил тележку во дворе. Теперь я довольна, что у меня не было времени косить газон – прошлым летом я решила даже не пытаться, поэтому теперь трава выросла по колено, и в ней полно сорняков. Затем он повел себя странно: двигаясь с великой осторожностью, не пошел к двери, а стал обходить дом, из-за угла заглядывая в каждое окно, словно боялся или не хотел быть увиденным. В конце концов, подошел к двери и снова крикнул: